Борис Васильев - А зори здесь тихие… В списках не значился (сборник)
– В чем же ты виноват?
– Я пришел, и начались несчастья. И тетя Христя, и Волков, и даже этот… сволочь эта. Все – из-за меня. Жили же вы до меня спокойно.
– Спокойно и крысы живут. Вон сколько их в спокойствии нашем развелось. Не с того ты конца виноватых ищешь, лейтенант. А я вот, например, тебе благодарен. Если б не ты, немца бы ни одного так бы и не убил. А так вроде убил. Убил, а? Там, у Холмских ворот?
У Холмских ворот старшина никого не убил: единственная очередь, которую успел он выпустить, была слишком длинной, и все пули ушли в небо. Но ему очень хотелось в это верить, и Плужников подтвердил:
– Двоих, по-моему.
– За двоих не скажу, а один точно упал. Точно. Вот за него тебе и спасибо, лейтенант. Значит, и я могу их убивать. Значит, не зря я тут…
В этот день они не выходили из своего каземата. Не то что они боялись немцев – немцы вряд ли рискнули бы лезть в подземелья, – просто не могли они в этот день увидеть то, что оставила огнеметная струя.
– Завтра пойдем, – сказал старшина. – Завтра сил у меня еще хватит. Ах, Яновна, Яновна, опоздать бы тебе к дыре той… Значит, через Тереспольские ворота они в крепость входят?
– Через Тереспольские. А что?
– Так. Для сведения.
Старшина помолчал, искоса поглядывая на Мирру. Потом подошел, взял за руку, потянул к скамье:
– Сядь-ка.
Мирра послушно села. Она весь день думала о тете Христе и о своей беспомощности и устала от этих дум.
– Ты возле меня спать будешь.
Мирра резко выпрямилась:
– Зачем еще?
– Да ты не пугайся, дочка. – Степан Матвеевич невесело усмехнулся: – Старый я. Старый да больной и все равно ночью не сплю. Вот и буду от тебя крыс отгонять, как Яновна отгоняла.
Мирра низко опустила голову, повернулась, ткнулась лбом. Старшина обнял ее, сказал, понизив голос:
– Да и поговорить нам с тобой надо, когда лейтенант уснет. Скоро ты одна с ним останешься. Не спорь, знаю, что говорю.
В эту ночь другие слезы текли на старый ватник, служивший изголовьем. Старшина говорил и говорил, Мирра долго плакала, а потом, обессилев, уснула. И Степан Матвеевич к утру задремал тоже, обняв доверчивые девичьи плечи.
Забылся он ненадолго: передремал, обманул усталость, и уже на ясную голову еще раз спокойно и основательно обдумал весь тот путь, который предстояло ему сегодня пройти. Все уже было решено, решено осознанно, без сомнений и колебаний, и старшина просто уточнял детали. А потом осторожно, чтобы не разбудить Мирру, встал и, достав гранаты, начал вязать связки.
– Что взрывать собираетесь? – спросил Плужников, застав его за этим занятием.
– Найду. – Степан Матвеевич покосился на спящую девушку, понизил голос: – Ты не обижай ее, Николай.
Плужникова знобило. Он кутался в шинель и зевал.
– Не понимаю.
– Не обижай, – строго повторил старшина. – Она маленькая еще. И больная, это тоже понимать надо. И одну не оставляй: если уходить надумаешь, так о ней сперва вспомни. Вместе из крепости выбирайтесь: пропадет девчонка одна.
– А вы… Вы что?
– Заражение у меня, Николай. Пока силы есть, пока ноги держат, наверх выберусь. Помирать – так с музыкой.
– Степан Матвеевич…
– Все, товарищ лейтенант, отвоевался старшина. И приказания твои теперь недействительны: теперь мои приказания главней. И вот тебе мой последний приказ: девочку сбереги и сам уцелей. Выживи. Назло им – выживи. За всех нас.
Он поднялся, сунул за пазуху связки и, тяжело припадая на распухшую, словно залившую сапог ногу, пошел к лазу. Плужников что-то говорил, убеждал, но старшина не слушал его: главное было сказано. Разобрал кирпичи в лазе.
– Так, говоришь, через Тереспольские они в крепость входят? Ну, прощай, сынок. Живите!
И вылез. Из раскрытого лаза несло горелым смрадом.
– Утро доброе.
Мирра сидела на постели, кутаясь в бушлат. Плужников молча стоял у лаза.
– Чем это пахнет так?..
Она увидела черный провал открытого лаза и замолчала. Плужников вдруг схватил автомат:
– Я – наверх. К дыре не подходи!
– Коля!
Это был совсем другой выкрик: растерянный, беспомощный. Плужников остановился.
– Старшина ушел. Взял гранаты и ушел. Я догоню.
– Догоним. – Она торопливо копошилась в углу. – Только – вместе.
– Да куда тебе… – Плужников запнулся.
– Я знаю, что я хромая, – тихо сказала Мирра. – Но это от рождения, что же делать. И я боюсь тут одна. Очень боюсь. Я не смогу тут одна, я лучше сама вылезу.
– Идем.
Он запалил факел, и они вылезли из каземата. В липком густом смраде нечем было дышать. Крысы возились у груды обгорелых костей, и это было все, что осталось от тети Христи.
– Не смотри, – сказал Плужников. – Вернемся – зарою.
Кирпичи в дыре были оплавлены вчерашним залпом огнемета. Плужников вылез первым, огляделся, помог выбраться Мирре. Она лезла с трудом, неумело, срываясь на скользких, оплавленных кирпичах. Он подтащил ее к самому выходу и на всякий случай придержал:
– Подожди.
Еще раз осмотрелся: солнце еще не появлялось и вероятность встречи с немцами была невелика, но Плужников не хотел рисковать.
– Вылезай.
Она замешкалась. Плужников оглянулся, чтобы поторопить ее, увидел вдруг худенькое, очень бледное лицо и два огромных глаза, которые смотрели на него испуганно и напряженно. И молчал: он впервые видел ее при свете дня.
– Вот ты какая, оказывается.
Мирра потупила глаза, вылезла и села на кирпичи, заботливо обтянув платьем колени. Она поглядывала на него, потому что тоже впервые видела его не в чадном пламени коптилок, но поглядывала украдкой, искоса, каждый раз, как заслонки, приподнимая длинные ресницы.
Вероятно, в мирные дни среди других девушек он бы просто не заметил ее. Она вообще была незаметной – заметными были только большие печальные глаза да ресницы, – но здесь сейчас не было никого прекраснее ее.
– Так вот ты какая, оказывается.
– Ну, такая, – сердито сказала она. – Не смотри на меня, пожалуйста. Не смотри, а то я опять залезу в дырку.
– Ладно. – Он улыбнулся. – Я не буду, только ты слушайся.
Плужников пробрался к обломку стены, выглянул: ни старшины, ни немцев не было на пустом развороченном дворе.
– Иди сюда.
Мирра, оступаясь на кирпичах, подошла. Он обнял ее за плечи, пригнул голову.
– Спрячься. Видишь ворота с башней? Это Тереспольские.
– Я знаю.
– Что-то он про них меня спрашивал…
Мирра ничего не сказала. Оглядываясь, она узнавала и не узнавала знакомую крепость. Здание комендатуры лежало в развалинах, мрачно темнела разбитая коробка костела, а от каштанов, что росли вокруг, остались одни стволы. И никого, ни одной живой души не было на всем белом свете.
– Как страшно!.. – вздохнула она. – Там, под землей, все-таки кажется, что наверху еще кто-то есть. Кто-то живой.
– Наверняка есть, – сказал он. – Не мы одни такие везучие. Где-то есть, иначе стрельбы не было бы, а она случается. Где-то есть, и я найду где.
– Найди, – тихо попросила она. – Пожалуйста, найди.
– Немцы, – сказал он. – Спокойно. Только не высовывайся.
Из Тереспольских ворот вышел патруль: трое немцев появились из темного провала ворот, постояли, неторопливо пошли вдоль казарм к Холмским воротам. Откуда-то издалека донеслась отрывистая песня: словно ее не пели, а выкрикивали доброй полусотней глоток. Песня делалась все громче. Плужников уже слышал топот и понял, что немецкий отряд с песней входит сейчас под арку Тереспольских ворот.
– А где же Степан Матвеевич? – обеспокоенно спросила Мирра.
Плужников не ответил. Голова немецкой колонны показалась в воротах: они шли по трое, громко выкрикивая песню. И в этот момент темная фигура сорвалась сверху, с разбитой башни. Мелькнула в воздухе, упав прямо на шагающих немцев, и мощный взрыв двух связок гранат рванул утреннюю тишину.
– Вот Степан Матвеевич! – крикнул Плужников. – Вот он, Мирра! Вот он!..
Часть четвертая
1
Весь день они молча просидели в каземате. Они не просто молчали – они всячески избегали друг друга, насколько это было возможно в подземелье. Если один оказывался у стола, второй отходил в угол, а если и садился за стол, то – подальше, на противоположный конец. Они не решались смотреть друг на друга и больше всего боялись, что руки их случайно встретятся в темноте.
После гибели старшины Мирра ни за что не хотела уходить под землю. Она кричала и плакала, а встревоженные взрывом немцы вновь прочесывали развалины, забрасывая подвалы гранатами и прожигая огнеметными залпами. Их много сбежалось во двор, они расползлись по всем направлениям и с минуты на минуту могли выйти на них, а она кричала и билась на обломках кирпичей, и Плужников никак не мог ее успокоить. Ему уже казалось, что он слышит крики немцев, топот их сапог, лязг их оружия, и тогда он схватил Мирру в охапку и потащил к дыре.
– Пусти. – Она вдруг перестала биться. – Сейчас же пусти! Слышишь?
